Медиа / Пресса
Екатерина Гусева: «Нашу семью в войну спасла корова»
08 Мая 2013
«Дверь нарядного буддистского храма открылась, и я увидела белый пол — весь в черных пауках свастики. И я не смогла войти в этот храм. Хотя умом понимаю, что свастика — древний символ, которому несколько тысяч лет. Но во мне слишком сильна генетическая память о войне», — поделилась Екатерина Гусева с Екатериной Рождественской накануне Дня Победы…
Рождественская: У моего папы есть стихи: «Все меньше и меньше к Большому театру приходит участников прошлой войны...». Действительно, каждый май все меньше и меньше...
Гусева: Для меня Отечественная война — это болевая точка. Дед дошел до Берлина, прадед погиб подо Ржевом. Мне кажется, люди, прошедшие войну, даже умирают не так, как все остальные. А с ощущением, что жизнь прожита не зря. Вот дедушка мой, Василий Иванович Гусев, — у меня за него такая гордость! Он три войны прошел подряд: сначала финскую, потом Отечественную, а потом отправился на японскую. И долгих восемь лет бабушка ждала его! Удивительно, как на расстоянии они смогли сохранить такую сильную любовь. Дед все время носил бабушкины письма в нагрудном кармане гимнастерки. У меня есть его фотография 1942 года — стоит молодой, тоненький дедушка, и у него на гимнастерке оба нагрудных кармана объемные, выпирают — наверное, там как раз бабушкины письма лежат. Он говорил, что жив остался только благодаря этим весточкам из дома. Они спасали его лучше любого бронежилета. И вот ему посчастливилось вернуться не только живым, но с руками и ногами. Хотя у деда была контузия и до конца жизни он мучился сильной головной болью. Дедушки не стало, когда я еще в начальной школе училась. Но я помню его прекрасно. Он все время улыбался, и волосы у него были белые-белые. Иногда он приносил по два банана в сетке в качестве гостинца — мне и сестре. А в день, когда меня в первом классе принимали в октябрята, именно дед пришел за мной в школу. Я помню и свой восторг, и дедушкино счастье — как-то это все очень сильно врезалось в память. И еще помню, как расстраивалась, что вместо медалей дедушка носил разноцветные полосочки на груди.
Рождественская: Ты говоришь, они с твоей бабушкой друг друга очень любили…
Гусева: Бабушка Зина у меня была такая красавица, всегда следила за собой. Всегда нарядная, такая кокетливая, с темным каре, до последнего носила туфли на маленьком каблучке. А в юности очень переживала, что ее никто замуж не возьмет. Она работала на кожевенном заводе, и прессом ей раздавило пальцы на правой руке, пришлось ампутировать четыре пальца. Так одной левой и хозяйство вела, и прекрасно готовила, и стирала, и гладила, всю семью обшивала, даже крестиком вышивала. Уму непостижимо! И тем не менее бабушка считала, что без пальцев никому не нужна. В итоге встретила дедушку и всю жизнь прожила с ним, подняла двух сыновей — моего папу и его старшего брата, моего крестного. При этом в браке фамилию не поменяла и осталась Чайковской, сказала перед свадьбой: «Ну вот еще — буду я чайку на гуся менять!» У меня много бабушкиных фотографий. Некоторые подписаны на обратной стороне — тонким перышком, каллиграфическим почерком, похожим на вышивку. Но многие — нет. И что за люди на фотографиях, кем приходятся мне и какую роль играли в жизни дедушки и бабушки — понять невозможно. И спросить теперь не у кого: бабушки-то уже нет, и дедушки нет, и папы нет, а через несколько месяцев после него умер мой крестный. Я очень жалею, что не успела их как следует расспросить. Может, есть специалисты, которые могут по надписям на фотографиях восстановить родственную связь, как-то со всем этим разобраться. Страшно ведь, когда ты о своих корнях так мало знаешь и выяснить ничего не можешь! Мы все время живем одним днем — сегодняшним, насущными проблемами. И думаем: еще успею, еще спрошу…
Рождественская: Да, потом — раз, и ты понимаешь, что время упущено, не успел, не расспросил. У меня такая же проблема! И я думаю, что у многих. Ведь нескольким поколениям советского периода намеренно вырубали семейную память...
Гусева: Я знаю только, что бабушкин отец, мой прадед, был священнослужителем. И вся его многодетная семья разбежалась по разным концам страны, когда на священников начались гонения.
Рождественская: А с маминой стороны что у тебя за бабушка с дедушкой? Они воевали?
Гусева: Нет, они были детьми, познакомились уже после войны. Дед Миша, чтобы стать для бабушки Лиды героем, спас ее, вытащив из воды. Правда, для этого ему пришлось сначала перевернуть лодку, в которой они катались... В 1941 году Лиде было 11 лет. Ее отец, мой прадед, ушел на фронт и погиб подо Ржевом. В семье было семеро детей. Старший брат воевал, старшая сестра работала на заводе, а Пелагея Ивановна, моя прабабушка, всю войну провела с пятью оставшимися детьми в своей деревне Шоша. Сначала мимо деревни шли наши — отступали. Детям ничего не объясняли, но они чувствовали: что-то неладное творится. Потом в деревню пришли немцы. С ноября 41-го по январь 42-го они в Шоше сидели — пили, ели. Никаких ужасов, бабушка говорит, не творили. Но вот когда уходили — сожгли деревню. Из 110 домов осталось только 10. Причем один из немцев, что столовался у прабабушки, уговаривал «коллег» не жечь наш дом. Мол, женщина с пятью детьми, без кормильца. Он старался помочь, но его не послушали... Бабушкины рассказы меня так впечатляли, что в детстве я даже додумывала истории — например, нафантазировала, что этот немец через какое-то время сбежал от своих и стал пробираться домой, в Германию. И бабушкина семья его прятала от наших солдат. К ним даже с обыском приходили, когда немец в подполе сидел, — не нашли. Потом он куда-то ушел. Когда я изложила этот свой рассказ бабушке, она только руками развела: «Ну ты у меня и выдумщица!» Как нашей семье удалось пережить страшную зиму после пожара — сложно представить. В тот год снега было очень много, люди рыли траншеи и там ночевали. А днем выходили греться на головешки сгоревших домов. Всех коров немцы забрали, но бабушкина старшая сестра Шура каким-то образом пробралась и увела свою корову назад. Причем очень трудно было провести ее по снегу, через эти самые траншеи в человеческий рост. Но благодаря этой корове семья и выжила. Прабабушке удалось сберечь всех пятерых детей!
Рождественская: А чем корову кормили зимой в сожженной деревне?
Гусева: Слушай, даже не знаю. Надо бабушку спросить. Знаю, что со временем в оставшихся десяти домах построили нары, и все жители деревни там разместились. Еще знаю, что летом люди ели траву, клевер. Был страшный голод... Я даже не представляю, как можно детям объяснить, что их кормить нечем. Вот взять мою дочь. В десять утра она завтракает, а в два часа дня у нее должен быть обед. Если на 15 минут обед задержать — она весь дом на уши поднимет. Сейчас-то она уже в состоянии словами сказать: «Мама, хочу есть». А когда говорить еще не умела — просто включала сирену. Не могу представить, как возможно с детьми пережить голод…
Рождественская: Адаптируется человек, и психологически, и физически. Ну вот нет еды, что же делать! Ремень кожаный развариваешь и грызешь… Хотя это ужас, конечно.
Гусева: В 1943 году, когда бабушка Лида стала чуть постарше, она поехала в город Подольск учиться и работать — поступила в ФЗУ, фабрично-заводское училище (это что-то вроде ПТУ). Три дня они учились и три дня работали, делали снаряды и патроны для фронта. Паек — 700 граммов хлеба в день. Так бабушка умудрялась еще и откладывать, отправлять хлебушек своим в деревню. Что можно отложить, если у тебя на целый день — 700 граммов хлеба и больше ничего? Нам, заевшимся, этого теперь не понять… Тут вот 40 дней пост держишь, обходишься без мяса и молочного, и то на стену лезешь — так тяжело, что сил нет…
Рождественская: Вот только на таких личных примерах бабушек и дедушек можно понять, что такое война. А просто говорить, что была война, — бесполезно…
Гусева: Вот как для меня — война 1812 года. Я, конечно помню: «Скажи-ка, дядя, ведь не даром, Москва, спаленная пожаром...» Но настоящего отклика в душе та война уже не рождает. А тема Великой Отечественной всю жизнь во мне звенит — до сих пор. И сны снятся про фашистов, как я от них бегу. Так уж срабатывает моя генетическая память... Помню, ездила на Дни российской культуры в Шанхай и зашла в храм — если не ошибаюсь, Нефритового Будды. Там все так необычно, ярко, благовония, гирлянды из цветов… К храму шла через прекрасный сад. И вдруг двери храма открываются, и я вижу белый пол — весь в черных пауках свастики. И меня просто наизнанку выворачивает, я не могу на этот пол ступить. Хотя умом понимаю, что свастика — древний символ, которому несколько тысяч лет...
Рождественская: Сейчас такое острое восприятие уже отходит. Немцы сами себя чувством вины наказывают — и всеми силами теперь стараются загладить…
Гусева: Да я все понимаю! Я говорю о подсознании. Не поверишь, до сих пор немецкую речь воспринимаю с трудом. Мне страшно! Да, знаю, это язык Гете, Шиллера, Ницше и все такое. Но когда в школе был выбор, какой язык учить, мои одноклассники выбирали в основном английский, кое-кто — французский. А немецкий изучало всего несколько человек в классе... Но ты права, острота восприятия с каждым новым поколением понемногу уходит. Что очень заметно по фильмам про войну, которые сейчас снимаются.
Рождественская: У тебя не было ролей в фильмах на военную тематику?
Гусева: Я играла в сериале «Курсанты». Это история про начало войны, о том, как 17-летних мальчиков обучают держать в руках оружие и сразу же эшелонами отправляют на фронт как пушечное мясо. Продюсером сериала был Валера Тодоровский, в основу сценария вошли воспоминания его отца — Петра Ефимовича Тодоровского, так что фильм получился очень достоверным. Но действие картины разворачивалось не на передовой, а в тылу, поэтому в окопах полежать не удалось. И я там играла сексотку — секретного сотрудника НКВД.
Рождественская: Может быть, кто-то из режиссеров прочтет это интервью, и тебя пригласят сыграть, допустим, зенитчицу. Я тебя прямо вижу в сапожках, форменной юбочке и пилотке набекрень.
Гусева: Может быть. Но, мне кажется, все лучшие фильмы о войне уже сняты. И не так много таких режиссеров, молодых артистов, которые смогли бы по-настоящему пропустить эту тему через себя. Наверное, я сейчас обидела всех наших лауреатов кинопремий… Но что делать!
Рождественская: А вот я вчера смотрела «Мы из будущего» — неплохой фильм. Как раз для сегодняшнего поколения.
Гусева: А я вспоминаю фильмы «Они сражались за Родину», «В бой идут одни «старики», «Иди и смотри», «Офицеры» — помнишь, как в нем героиня Алины Покровской проверяла карточки умерших раненых и нашла карточку сына? Вот такое кино во мне откликается. Вообще, это интересная тема: тяжелые потрясения вроде войны, революции всегда дают очень яркий всплеск в искусстве. Интересно было бы проследить это явление исторически.
Рождественская: Всплеск Cеребряного века произошел без особенных потрясений — там, конечно, была японская война, но ее трудно сравнить с Великой Отечественной… Ну а революция, по-моему, вообще никакого толчка искусству не дала. Наоборот, большевики погубили все это дело. Представь, Гумилев, Цветаева, Хармс, Олейников могли бы жить и в 60-х годах, и в 70-х. И я могла бы их застать, ходить на их концерты куда-нибудь в Политехнический музей…
Гусева: Да, большевики многое сгубили. В том числе и чувство прекрасного поменялось сильно. Вообще, историей трудно заниматься — сегодня она так трактуется, завтра иначе. Ведь недаром говорят, что история — это политика. Вот в том же Севастополе несколько лет назад изымались из магазинов и библиотек книги о Великой Отечественной войне советских времен. А в учебниках главы о битве за Севастополь пытаются переписать. Это же Украина, там сейчас такой политический запрос.
Рождественская: Со временем все на свои места встанет. Кать, а вот мне интересно, как у тебя в семье к георгиевским ленточкам относятся? Вы их носите?
Гусева: Конечно, носим! Я на сумочке, Леша на рюкзаке, Володя (муж — бизнесмен Владимир Абашкин. — Прим. ред.) на антенне машины. В прошлом году и Анечке на коляску привязывали, а теперь повесим на велосипед. Нам очень нравится эта традиция!
Рождественская: В День Победы ты обычно концерты для ветеранов даешь. Какие песни они больше всего любят?
Гусева: В прошлом году я пела для ветеранов в Рязани. Это был замечательный концерт, с оркестром филармонии и Рязанским хором. Лучше всего принимали «Катюшу», «Тальяночку» и «Смуглянку». Я так поняла, им в этот день нужны не столько драматические, больные воспоминания, сколько, наоборот, веселые. Они радоваться хотят в День Победы! В этом году праздник встречу в Волгограде — участвую в концерте, посвященном 70-летию Победы в Сталинградской битве. Будет возможность поклониться и живым и павшим...
Рождественская: Я по своей бабушке помню — ей все время хотелось делиться воспоминаниями, вылить их из себя. Ездила по школам, все рассказывала, рассказывала... Она была военным врачом, хирургом. Даже в окопах ей приходилось операции делать. А после войны бабушка резко поменяла профессию — стала офтальмологом. Я удивлялась: как же так? После хирургии, и вдруг какие-то таблицы с буквами, линзы, очки... Бабушка объясняла: «Во время войны я столько видела оторванных рук, ног, изуродованных мальчишеских тел, что мне на всю жизнь хватило. И я выбрала такую профессию, чтобы крови больше не видеть». На этом память о войне, собственно говоря, и держится — на ветеранах наших… Кать, а вот ты на 9 Мая все время куда-то из Москвы уезжаешь. А как же парад посмотреть с детьми?
Гусева: Я же не каждый год уезжаю. А парад мы очень любим смотреть по телевизору! Хотя, когда переехали в центр, получили возможность смотреть по ночам репетиции прямо из окна. Мимо нашего дома то самолеты летают, то танки идут. А четыре года назад, когда сыну было 10 лет, нам посчастливилось побывать на Параде на Красной площади — мы сидели на трибунах. Леша был совершенно счастлив, это же была его мечта — увидеть парад вживую. Впечатление просто грандиозное! Трибуны дрожат, когда проходит тяжелая техника. А еще Леша все смотрел на сидящих рядом «золотых» дедов и бабушек, золотых не только от блеска медалей. Помню, когда мы спускались с трибуны, Леша кланялся каждому ветерану и говорил: «С праздником вас, с праздником вас, с праздником». Он каждому повторял эти слова, очень боялся, что кого-то своим вниманием обделит.
Рождественская: И вроде бы старые, немощные люди, но глаза у всех молодые...
Гусева: На всю жизнь запомню парад в Севастополе. Я снималась там и застала 9 Мая. Это был тот год, когда ветеранам в первый раз не разрешили идти по Красной площади. В общем, понятно почему — ведь старенькие все уже, больные, им тяжело, их проход затягивает действие. Но все равно, получилось ужасно несправедливо, столько было обиженных! Потом, слава Богу, придумали на военных грузовиках возить. А в тот год ветераны как бы в протест, чтобы доказать, что они могут, вместо Москвы поехали в Севастополь и устроили парад там. Этот город ведь очень важную роль в войне сыграл, старожилы рассказывают: столько крови пролилось, что вода в море у берегов все время была красной. К слову, алые маки, растущие на полях в этих героических местах, не принято срывать — они символизируют память о погибших в той страшной войне. В том севастопольском параде не было помпезной торжественности. Он был таким пронзительным. Старики несли самодельные красные растяжки, на которых белыми буквами написали, какой фронт, какая бригада… Блокадники из Ленинграда тоже приехали и шли своей колонной... Да, каждый год ветеранов становится все меньше...
ДРУГИЕ публикации
06 Декабря 2021
01 Декабря 2021
